Уроки немецкого

Tweet

Дата публикации: 31.03.2012

Количество просмотров: 4304

Версия для печати

«Не беспокойся о том, что люди тебя не знают, а беспокойся о том, что ты не знаешь людей».

Это высказывание Конфуция к тому, о чем хотел бы с вами поделиться. Я постараюсь написать очерк о воспоминаниях одного аксакала, который доводился мне родственником по бабушкиной линии. Может быть, такие воспоминания и нужны, чтобы восстановить историческую правду и честное имя наших соплеменников.

В 1994 году, ранней осенью, когда я учился в Бишкекской бизнес-школе и прошел по конкурсу на стажировку в Германию, к нам прислали немца-преподавателя, который должен был обучить нас немецкому языку перед этой стажировкой. Это был и есть настоящий преподаватель, Учитель с большой буквы. Сам он родом из Восточной Германии, но проживал уже на территории бывшей Западной Германии, поскольку в подростковом возрасте бежал вместе с родителями из ГДР в ФРГ.  Тонкий психолог и большой почитатель творчества нашего Айтматова. Он ни слова не говорил по-русски (так он представился в начале нашего знакомства, но об этом попозже) и учил нас немецкому языку только на своем или жестами и картинками, в духе рисованного Шрайбикуса из нашего советского школьного учебника по немецкому языку за пятый класс.

Два месяца мы штудировали язык Гетте и Шиллера с помощью нашего немца-учителя. Студентов у него было 11 человек. У нас установились с ним очень хорошие и даже дружеские отношения. Мы приглашали его на выходные к себе в гости, познакомили с нашими семьями. Во время этих посиделок, мы выступали перед ним в роли переводчика, поскольку он не говорил по-русски. Иногда что-то пытался сказать нашим женам или детям — простые слова на очень ломаном русском языке, типа «чай», «хлеб», «спасибо» и т.п. В ходе таких неформальных встреч мы выяснили, что он поклонник творчества Айтматова и поэтому я пригласил его  к себе в Талас, в Кировку, погостить в моем родительском доме, съездить в село Шекер на Родину Чынгыза Айтматова, посетить местный музей семьи Айтматовых.

Вместе со своими друзьями по курсу, с Володей и его женой Светланой, мы выехали на выходные в сторону моей малой Родины, в Талас. Мы побывали в селе Шекер, зашли в музей Айтматовых и пробыли там целых полдня, так как наш немец с таким неподдельным интересом расспрашивал гида о самом Чынгызе Айтматове и членах его семьи, задавал очень много вопросов о его детстве и родственниках. Непрестанно фотографировал и приводил отрывки на немецком языке из произведений Айтматова. Мне казалось, что он знает наизусть все его произведения. А потом мы повезли его в шекерский сад, где раньше была школа Айтматова, показали ему родник Айтматова, скульптуры в саду, которые были сделаны по его произведениям. Было видно, как он искренне радовался тому, что находится на Родине своего любимого писателя. С каким благоговением он прикасался к старому карагачу, который был современником Айтматова и, возможно, был свидетелем тех событий, которые описывались в его ранних произведениях.

Затем мы повезли нашего гостя в село Кок-Сай, к родственникам моей бабушки по линии матери. Сходили в горы на речную рыбалку, поймали несколько форелей, там же их пожарили и съели под русскую водочку. Вечером нас ждал традиционный бешбармак дома у моего дяди и уже был накрыт стол, вернее, достархан. Мой дядя по матери, является мне родственником только по бабушке, т.к. отцы у них разные. Мой родной дедушка по матери пропал без вести на войне, когда его призвали на фронт, а бабушка потом вышла замуж за другого, который в то время работал бригадиром в колхозе. Возраст его был где-то далеко за сорок, в связи с чем была так называемая «бронь» от призыва на фронт. Но был он крепким и статным мужиком, звали его Сейталы, от него родился мой дядя, у которого мы и гостили с нашим немцем.

Сейталы-ата умер в конце 80-х годов, достигнув 90-летнего возраста. У него был родной младший брат Исмаил, который в годы войны дезертировал с фронта и за это его посадили на 17 лет. Так вот, он тогда еще был жив и именно с него наш Айтматов в начале 60-х годов написал свое известное произведение «Лицом к лицу». Исмаил-ата редко об этом нам рассказывал, да и мы его об этом не сильно расспрашивали. А в тот вечер дядя специально его пригласил на бешбармак, по просьбе нашего немца-учителя. И вот он заходит в дом моего дяди, садится за достархан и начинается наша беседа… Вы бы видели лицо нашего немца-учителя!!! Он был просто в неописуемом восторге от такого знакомства! Он весь светился от того, что сидит рядом с прототипом его любимейшего произведения Айтматова. Его фотоаппарат, не умолкая, щелкал… Он с разных ракурсов фотографировал Исмаил-ата, а тот ему с удовольствием позировал. Потом начались расспросы в виде задушевной беседы за нашим общим достарханом. Я как мог переводил с немецкого на кыргызский и обратно. Иногда Володя меня подменял и переводил на русский вопросы нашего преподавателя Исмаилу-ата.

Помню, как они выпивали. Исмаил-ата сказал мне: »Наливай, сынок, надеюсь, Бог простит мне эту водку сейчас, ведь я впервые после войны опять вижу живого немца оттуда, из Германии.» Я хотел ему сначала налить водку в рюмку, но дядя уже принес его норму — большой граненный стакан, туда и налили почти до краев. Он залпом выпил, закусил большим куском жирного мяса с лепешкой, а затем продолжилась наша беседа. Наш немец-учитель на радостях также попросил большой стакан, но осилить смог только половину.

Немного попривыкнув к нашей обстановке и осмелев после принятой «на грудь» водки, немец стал задавать более серьезные вопросы Исмаилу. Но у него и без этого уже развязался язык от водки и задушевной компании, тем более что он давно не чувствовал себя в центре внимания. В первую очередь, немец попросил его рассказать о его встречах с Айтматовым и старик рассказал следующее.

«Где-то в начале шестидесятых, сразу после освобождения из тюрьмы, вернее из лагерей, куда меня отправила советская власть искупить мою вину за дезертирство, в село Шекер к себе на Родину приехал Айтматов, тогда уже известный писатель. Как обычно, он встречался со своими родственниками и земляками, спрашивал их о житие-бытие, о новостях в Шекере и соседних селах. Там ему сообщили новость обо мне, что вот, мол, так и так, вернулся Исмаил-ууру («ууру» по-кыргызски «вор»), а я был известным в свое время конокрадом, много лошадей пригнал в наше село из казахских степей в голодные военные годы, чтобы прокормить свою семью и наш род. Сильнее и проворнее меня не было конокрада в те годы. Но занимался я этим ремеслом только по необходимости, когда в селе уже нечего было есть, поскольку все отправляли на фронт. В сущности меня за это и поймали, так как очень много жалоб стало поступать из казахских сел о моих набегах на их табуны. Ну вот милиционеры и вычислили меня, а потом и дезертирство мне еще приписали и посадили на 17 лет, и отсидел я в сибирских колониях весь срок, от звонка до звонка. Строго тогда следили за этим, даже брат мой Сейталы не смог меня вызволить оттуда раньше времени, несмотря на то, что он несколько раз обращался в органы, пытаясь уменьшить мой срок и снять обвинения в дезертирстве. Но об этом попозже расскажу.

И вот, в тот свой приезд на Родину, приходит в мой дом Айтматов. Я уже слышал о нем, что он стал известным писателем. В тюремном лагере читал его первые произведения, очень гордился им и рассказывал своим сокамерникам о том, что мы из одного села и он мой земляк, почти как братишка, но с разных родовых племен. Я вышел к нему во двор, мы с ним поздоровались, он поздравил меня с освобождением из тюрьмы и поинтересовался моим здоровьем. Я тогда был здоров как бык и сейчас не жалуюсь на здоровье, вот только ноги иногда побаливают, я их застудил во время зимних переходов с угнанными табунами через Ассу (речка Аша, разделяющая кыргызские и казахские села в Таласской области). Потом я пригласил его в дом на чашку чая по нашему обычаю, и мы с ним поговорили об общих родственниках, его семье и о его книгах. Он будто бы ненароком расспрашивал меня о войне, о том, как я вернулся с войны, как жил в те годы и за что меня посадили. Я не спеша ему все выкладывал, как есть, как на духу, а что мне было скрывать, мы ведь даже не знали, куда нас везут на войну, с кем мы должны воевать. Нам наши коммунисты-агитаторы из района говорили о каких-то немцах, что это плохой народ, который напал на нас и хотел нас завоевать. Мы ведь ни слова не понимали по-русски, когда нас везли в тесных вагонах в Москву, на фронт, на войну с немцами.

Нас было большинство, таких как я, которые даже оружия никогда не держали в руках. Помню, как было очень жарко и душно в этих так называемых вагонах, в которых раньше возили скот и разные там товары и мешки. Мы с нетерпением ждали очередной станции, чтобы открыть ворота, так называемые двери вагона и подышать свежим воздухом, поскольку во время движения, вагоны закрывали снаружи на замок и никто не мог выйти во время движения поезда. Вот так мы ехали почти месяц, а потом нас привезли в какое-то поле и там всех выгрузили. Где-то совсем близко шел бой, слышны были стрельба и взрывы снарядов. Нас быстро построили и приказали пешим ходом идти в сторону взрывов. Всем было очень страшно, мы ничего не понимали, где мы находимся, что вокруг нас происходит, только видели как туда-сюда бегали солдаты и офицеры и что-то кричали друг другу или нам на русском языке. По лицам наших командиров мы понимали, что дело очень серьезное, и мы чувствовали, что смерть ходит где-то рядом. Мы были одеты в красноармейскую форму и сапоги, а кое-кто до сих пор в гражданской одежде, но оружие было только у наших командиров и еще у нескольких солдат, которые охраняли нас, чтобы мы не сбежали во время нашей поездки на поезде. Оружие нам обещали дать по прибытию к месту назначения, но видать тыловая служба не успела их нам вовремя подвезти и нас без оружия погнали в бой, потому что там нужна была подмога. Когда мы спрашивали у своих командиров, а как мы будем воевать без оружия, они нам говорили: «Вон там немцы наступают, у них и отберете оружие».

Нас с ходу бросили в бой, везде грохотало, всюду крики, не поймешь кто где, где немцы, где наши. Мы старались держаться поближе к своим землякам, так как только друг друга и понимали на кыргызском или казахском языках. Потом начался артобстрел со стороны немцев. И тут началось такое, что я никогда в жизни не забуду. Снаряды рвались повсюду, куски человеческих тел разлетались в разные стороны после каждого взрыва, люди, лошади, запряженные в телеги, метались кто куда. Потом налетели самолеты и стали сбрасывать на нас бомбы, мы уже ничего не видели вокруг, а попрятались как могли от этих взрывов. Помню только, как что-то очень близко ко мне разорвалось, и меня подбросило высоко вверх, а потом я потерял сознание.

Очнулся я под вечер, солнца уже не было видно, кругом было очень тихо или мне так показалось после всего, произошедшего до этого. Я попытался встать и почувствовал, как гудит моя голова, и все тело сильно болит. Я даже не понял, где болит сильнее, казалось, что все кости переломаны. С трудом приподнялся, осмотрелся вокруг и был сильно испуган увиденным – вокруг, куда хватало взгляда моих глаз, лежали убитые и раненые, вперемежку с лошадьми, телегами и всякими ящиками. Кругом воронки дымились еще, где-то горели деревья и стоял сильный запах чего-то, наверное, это пахло порохом и свежей  кровью. Я опять упал, потому что ноги и руки меня не держали. Уже темнело, постепенно стоны людей то здесь, то там прекращались. Взрывы снарядов гремели где-то далеко или мне это так казалось, потому что из ушей у меня текла кровь и все происходящее вокруг было как в тумане.

Через некоторое время увидел очертания людей в форме, которые шли в нашу сторону. Я подумал, что это наши солдаты и хотел поднять руку, но увидел, как они штыками закалывали стонущих, кое-где стреляли в них. До меня дошло, что это немцы — враги наши. Я немедленно отполз в ближайшую воронку, там лежали окровавленные наши солдаты. Все были мертвые. Я как мог укрылся ими и лежал так, не двигаясь, пока немцы не прошли мимо. Помню, как они осветили мою воронку фонариком, что-то сказали на своем языке друг другу и пошли дальше. Я так радовался, что они не стреляли в нас и не стали колоть штыками для проверки. Наверное, потому что мертвые не стонут, а я сам был как мертвый от страха.

Так я пролежал пару часов в этой воронке, а потом медленно выполз из нее и осмотрелся вокруг. Было уже темно, и только отблески взрывов где-то далеко освещали время от времени наше поле, где я лежал, и море трупов. У меня было желание позвать своих, но боялся не то что кричать, а шепотом что-то говорить. Потом я немного оклемался, пощупал руки-ноги и убедился, что кости вроде целы, только все тело болело и спина ныла. Голова была как чугун, и все время что-то гудело внутри меня. Мысли метались в разные стороны от безысходности: что делать, где мои земляки, куда теперь мне идти? В конце концов, решил, пока темно и солнце не взошло, идти в сторону леса, который виднелся вдали, может там встречу наших солдат. По пути всматривался в лица убитых, пытаясь отыскать знакомых. Многих земляков и попутчиков по вагону увидел на поле, но все они были мертвы. Никогда не забуду ту ночь. До леса доковылял, когда уже начало светать, постепенно из-за туч и дыма стало пробиваться солнце. Здесь, стоя в лесу, я начал думать, а куда теперь мне идти? Повертев головой, решил идти в сторону солнца. Потом вспомнил, что когда мы ехали на поезде, то все время поезд держал курс в ту сторону, куда солнце садилось и я решил, что мой дом там, где восходит солнце. В поезде нам еще командиры говорили про запад и восток, и что наш Кыргызстан находится на востоке, т.е. в той стороне, откуда солнце появляется. Несколько раз видел вдали солдат, но разобрать кто они — наши или немцы, я не мог, поэтому старался прятаться от них в оврагах и кустарниках. Голова по-прежнему гудела, и очень хотелось есть и пить. Боли  уже не чувствовал, наверное, просто привык или было уже не до этого. Наконец, встретил наших, которые также как и я выжили после этих взрывов. Среди них были русские,  казахи и узбеки. Узбеки мне сказали, что надо идти домой, что тех, кто вернется в часть, расстреляют как предателей. И я пошел с ними.

Мы шли только по ночам, а днем отлеживались в лесу или в оврагах между кустарниками. В деревни не заходили, боялись встретить немцев, поскольку не знали, где немцы, где наши. Так мы дошли до железной дороги, и пошли вдоль нее в сторону восхода солнца. Питались чем придется, всякой травой и кореньями. Иногда нарывались на пшеничное поле и тогда забивали карманы и все что можно колосьями пшеницы, а потом ели это, долго прожевывая между зубами. Жажду утоляли водой из речушек и лесных родников. Потом мы увидели поезд, который медленно шел в сторону восходящего солнца и мы повеселели, что жизнь где-то рядом. Но выходить на дорогу все равно побоялись, потому что не знали, где линия фронта. Отголоски взрывов были далеко позади. Однажды ночью увидели стоящий посреди леса поезд, заползли под него и кто как мог прикрепились к нему под вагонами. Так и ехали в сторону восходящего солнца. А когда светало, выползали из-под вагонов на первой же остановке и дожидались следующего поезда. Когда стемнеет, опять забирались под вагоны, иногда на ходу, а иногда на остановке. Взрывы уже не были слышны, и мы стали смелее выходить на дорогу. По пути я узнавал те места, которые проезжали во время нашей транспортировки на войну. Потом появились казахские степи, где пешком шли, стараясь обходить селения, а также по ночам под вагонами поездов. Так мы и доехали до нашей станции Маймак. Узбеки поехали дальше, хотя я их и приглашал к себе погостить. Была уже поздняя осень, а увозили нас на войну летом.

В свое село я пришел ночью, старался никому не показываться, кто его знает, т.к. по дороге домой мы всякого наслышались о тех, кого ловили за дезертирство, и лишних хлопот никому не хотелось. Пришел в дом к брату Сейталы, который очень обрадовался, увидев меня. Он сказал, что запрашивал обо мне информацию в военкомате, но ему там сказали, что я пропал без вести, как и многие наши земляки. Он уже не чаял увидеть меня в живых. Я ему все рассказал как есть, и он предложил пока отдохнуть у него дома, а потом доложит куда надо. Вот так я и стал опять жить у себя в селе, нигде не прячась, но не особо показываясь на людях.

Зима в ту пору выдалась очень холодная и голодная. В селе ни у кого не осталось крупной живности, поскольку у нас еще до войны скот отобрали в колхозы, а во время войны и того уже не осталось, все на фронт отправили. Казахские села были более зажиточные, они смогли свой скот сберечь от угона в колхозы и на фронт. Я и до войны промышлял этим, а теперь и подавно. Мои предки этим промышляли в далекие голодные годы. Но мы знали, у кого можно угонять скот, а у кого нельзя. В основном, только лошадей и угоняли у богатых казахов, изредка баранов, поскольку казахские конокрады и у нас тоже промышляли этим же, когда у них были голодные времена. Но они не гнушались и заблудшими коровами.

В селе знали, что я вернулся с фронта, но никто не придавал значения тому, что я так сказать дезертировал с фронта, потому что все знали, что это непонятная война и непонятно за что. Это уже потом советская пропаганда стала показывать фильмы, пошла активная мобилизация и агитация на фронт. Были уже вернувшиеся с фронта раненые и инвалиды, кто без руки, кто без ноги. А я был цел и невредим, моя контузия уже прошла (потом я узнал, как это называется, когда все время гудит голова как чугун и все тело болит). Вот так и жил первые годы после возвращения в родное село. В военкомате я до сих пор числился без вести пропавшим, но в селе все знали, что Исмаил здесь, живой и среди них. В то время статистика работала медленно, а доносчиков было мало, да и не до этого было простым людям. Многие мои односельчане спрашивали о своих родных, с кем я ушел на войну, что с ними стало, не видел ли их там на фронте. Но я не говорил им правду, что видел некоторых из них мертвыми на том поле. Военкомат про всех, кто был в той мясорубке, ответил официальными письмами, что они пропали без вести, ведь тел их не смогли найти, поскольку они остались за линией фронта и неизвестно, как и кем были захоронены. Ведь сколько без вести пропавших было в той войне, особенно в первый год.

Брат мой Сейталы, как бригадир в колхозе, пользовался авторитетом и имел подходы к начальству, чтобы они не докладывали наверх в соответствующие органы, в милицию или в военкомат о том, что я появился опять в селе. Мы думали: авось пронесет, может, и забудут вовсе про меня, ведь таких как я было немало в те годы по всей стране.

Вот об этом я и рассказывал Айтматову во время нашего разговора. Всего у нас с ним было две или три встречи, уже и не помню. Помню только, как в один из своих очередных приездов он начал меня более подробно расспрашивать о том, как меня арестовали и судили. И я ему опять все рассказал, как есть, как на духу. Что однажды в наше село пришли милиционеры с района, с ними были казахские милиционеры и забрали меня в район. Там долго допрашивали: где и сколько я угнал лошадей, потом начали расспрашивать про мое возвращение с фронта, объявили меня дезертиром. Потом был суд и меня этапом отправили в Сибирь, где я отсидел в тюремных лагерях 17 лет. Я честно отсидел весь назначенный мне судом срок, и вины за собой после этого не чувствовал. Там, в сибирских лагерях, я все отработал за свои грехи неправедные. Вернулся в село и стал заново жить. Начал работать в колхозе поливщиком.

Все это я и рассказал тогда Айтматову. Он что-то там записывал время от времени в свой блокнот. Откуда мне было знать, что он писал в то время свою новую книгу «Лицом к лицу», которая вышла через некоторое время после наших с ним встреч, уже и не помню, в каком году это было. Помню только как однажды кто-то из моих знакомых посоветовал прочитать новую книгу Айтматова, которая называется «Лицом к лицу». Этот знакомый сказал мне, что имя главного героя в этом произведении Исмаил, который дезертировал с фронта, а после этого воровал скот у своих односельчан. Он еще спросил меня тогда: «Не про тебя ли эта книга? Ведь ты же встречался с ним, с Айтматовым недавно и рассказывал про себя». Потом все село узнало об этой новой повести Айтматова и стали меня расспрашивать о наших с ним разговорах и встречах.

А что я мог им ответить, они и так все знали меня как облупленного и всю мою историю с моим дезертирством и последующей жизнью в селе и мое возвращение из тюремных лагерей. В первое время я был очень злой на себя и на Айтматова, ну зачем я ему выложился как на духу, зачем он меня так опозорил перед родственниками и земляками. Представил меня в таком негативном образе. Спустя некоторое время прочитал эту книгу на кыргызском языке  и у меня тоже появилась злость на этого Исмаила, которого так искусно описал в своей книге наш Айтматов. Но я видел по книге, что это совсем не я, а кто-то другой, выдуманный им для своей новой повести «Лицом к лицу». Все-таки он Великий Писатель, что так красочно описал жизнь дезертира и скотокрада, пусть даже и на моем примере. Хотя там очень мало из того, о чем я ему рассказывал. Как-то по-другому он все это представил, то, о чем я ему рассказывал, может быть, время такое было.

В общем, стал я ждать, когда приедет в следующий раз наш Айтматов и думал серьезно с ним об этом поговорить. И вот в свой очередной приезд на родину, Айтматов специально сам приехал ко мне и мы с ним опять как тогда, за пиалкой чая поговорили о его новой книге, о том, что он использовал мою историю, правда, переиначив ее. Он как бы оправдывался передо мной, что это он не про меня писал, что это художественное произведение. Я даже слов таких не знал — «художественное произведение», для меня они все были просто книгами. Он мне объяснял, что очень многие наши писатели так пишут свои произведения, используя чей-то образ или реальную историю. А потом пропускают это через себя и излагают на бумаге.

После того нашего с ним разговора я перестал на него обижаться. Но все-таки именно из-за его книги ко мне так и приклеилось это имя — Исмаил-ууру, т.е. «Вор Исмаил». Честно сказать, там, в местах не столь отдаленных, у меня был авторитет среди сокамерников, потому что ни перед кем не пресмыкался, всегда держался ровно и стоял когда надо за справедливость. Но против советской власти не пошел, обиды на нее не было, поскольку  понимал, что с войны-то я все-таки дезертировал, пусть даже по незнанию. В тюремном лагере со мной считались даже воры в законе, наверное, потому, что я, в самом деле, был известным конокрадом. В селе мне в глаза так никто не мог сказать, а за глаза после этого произведения некоторые мои недруги меня так и называли.

Но я на них тоже не обижаюсь, ведь это слабые люди, которые в глаза не могут мне такое сказать. А Айтматов извинился передо мной за это, так что пусть дальше пишет о простых людях с непростыми судьбами. У него это очень хорошо получается. Его книга «Лицом к лицу» лежит у меня на полке на видном месте, и я время от времени ее открываю и смотрю надпись с посвящением, оставленную мне самим Айтматовым. Вот и весь мой рассказ вам о том, как наш Айтматов написал с меня книгу «Лицом к лицу». Давайте наливайте мне еще один сталинский стакан водки, и я пойду отдыхать к себе домой».

Я налил опять полный стакан водки, протянул ему традиционную кыргызскую закуску из вареной печени с бараньим жиром  и он, не спеша и со смаком выпил свою полагающуюся дозу и также смачно закусил. Наш немец был просто счастлив от его рассказа. Глаза его горели, то ли от услышанного, то ли от выпитой водки. Он еще раз попросил его сфотографировать, а потом, немного осмелев, осторожно спросил его: «А что вы думаете сейчас про нас, немцев? Осталась ли ненависть к нам после всего, пережитого на войне?». На что Исмаил-ата, немного посмеявшись, ответил: «А за что я должен на вас обижаться? Ваш народ, наверное, еще больше пострадал от Гитлера. Вы немцы – очень хороший народ, трудолюбивый и любите порядок. К нам во время войны много немецких семей из России переселили, так они нам показали, как надо работать. Мы многому у вас научились, вот и мой жээн, т.е. племянник, по-вашему, — он посмотрел в мою сторону, едет скоро к вам учиться. Авось и в нашей стране наступит лучшая жизнь и появятся грамотные правители. Хотя грех жаловаться, мы сейчас, в самом деле, очень хорошо живем, вот посмотрите на этот достархан, такой достархан мы можем всегда накрыть для гостей, а во время войны этого не было. Не от хорошей и сытой жизни приходилось мне угонять лошадей у казахов, а им у нас. Ты лучше хорошо отучи наших детей немецкому языку, а потом присмотри за ними там, в Германии, пусть научатся только хорошему у вас».

На этом наш разговор закончился. Исмаил-ата надел свои калоши и начал собираться к выходу. Дом его был рядом с домом моего дяди. Мы вышли его проводить, а он через огород поковылял к себе домой, немного покачиваясь от выпитой водки и сытного ужина. Наш немец был на седьмом небе от счастья, ему не верилось до сих пор, что он только что вживую разговаривал с прототипом книги Айтматова. Я видел в темноте его глаза, и мне даже показалось, что в них были слезы. Он потом мне рассказал, что во время нашей беседы с Исмаилом он вспоминал своего отца, который тоже воевал, конечно, на стороне немцев, попал в плен, а потом вернулся все-таки домой и еще жив, но сильно болеет после сталинских лагерей. Что у него на сердце осталась какая-то ненависть к Советскому Союзу, что он — его отец, был очень рад, когда пала Берлинская стена и произошло объединение Германии, а потом и Советский Союз распался.

А теперь, после встречи с нами, Исмаилом, наш преподаватель изменил свое отношение к советским людям и вообще к стране и, в частности, к Кыргызстану. Он сказал, что обязательно расскажет своему отцу о том, какие замечательные люди живут у нас в Кыргызстане, что наши люди, даже те, которые воевали, давно уже не думают плохо про немцев.

Мы переночевали в Кок-Сае, а на следующее утро выехали опять в Кировку, ко мне домой. В этот день у моего близкого родственника, двоюродного брата моего отца, намечался юбилей. Ему исполнилось семьдесят лет, и он отмечал это событие в ресторане, который сам построил в бытность Председателем райпотребсоюза. Мы пошли на это мероприятие вместе с нашим немцем-учителем, и он опять был в центре внимания, как всегда это у нас происходит на тоях, если присутствуют иностранцы.

В то время немцев «из-за бугра» не так часто видели у нас на периферии, и многие специально к нему подходили во время юбилея, старались с ним выпить на брудершафт по-немецки. А он бедный, из интеллигентности мало кому отказывал и ко времени нашего официального тоста уже успел изрядно напиться. Но на ногах он стоял крепко, хотя весь был красный как рак и с вспотевшей лысиной, которая блестела и отражала свет люстр ресторана.

Мы вышли вместе с ним сказать тост, тамада дал нам микрофон. Я представил его еще раз всем гостям, сказал, что он наш преподаватель немецкого языка, приехал в первый раз в Кыргызстан и очень был рад этой возможности побывать на настоящем кыргызском тое. Я сказал, что мы с Володей поможем ему перевести его тост, но тут наш немец меня отодвигает в сторону и начинает говорить тост на чистейшем русском литературном языке, правда, с небольшим акцентом. Видели бы вы меня и Володю в тот момент… Мы были просто ошарашены! Он, оказывается, свободно мог говорить по-русски и все это время просто притворялся, что ничего не понимает.

Он произнес свой великолепный тост за юбиляра, за дружбу народов, за мир во всем мире и пожелал всем нам дальнейшего процветания. Потом мой родственник-юбиляр подошел к нему, крепко обнял его, и, похлопав по плечу, сказал, что он тоже воевал и что тоже не хочет больше войны с кем бы то ни было. Они еще долго говорили о войне, я как переводчик уже был не нужен. Вот что делает с людьми иногда много водки!

На следующий день я начал ему говорить о том, что он притворялся, когда говорил нам, что не знает русского языка. Но он мне ответил, что без такого подхода мы бы немецкий язык не выучили. А теперь все сносно говорим по-немецки, благодаря тому, что были его переводчиками во время наших поездок и встреч. Вот такая история про нашего немца-учителя и его встречу с Исмаилом, прототипом одного из главных персонажей в произведении Чынгыза Айтматова «Лицом к лицу».

Бактыбек Шамкеев